Том 1. Р.В.С. Школа. Четвертый блиндаж - Страница 65

– Ничего, – успокаивал он. – Потерпи… ёд – он полезный. Без ёда тебе факт что конец был бы, а тут, глядишь, может, и обойдется.

Надо было уходить отсюда к своим, к северу, где находилась завеса регулярных частей Красной Армии: в патронах уже была недостача. Но раненые связывали. Пятеро еще могли идти, трое не умирали и не выздоравливали. Среди них был цыганенок Яшка. Появился этот Яшка у нас неожиданно.

Однажды, выступая в поход с хутора Архиповки, отряд выстроился развернутым фронтом вдоль улицы.

При расчете левофланговый красноармеец, теперь убитый маленький Хорек, крикнул:

– Сто сорок седьмой неполный!

До тех пор Хорек был всегда сто сорок шестым полным. Шебалов заорал:

– Что врете, пересчитать снова!

Снова пересчитали, и снова Хорек оказался сто сорок седьмым неполным.

– Пес вас возьми! – рассердился Шебалов. – Кто счет путает, Сухарев?

– Никто не путает, – ответил из строя Чубук, – тут же лишний человек объявился.

Поглядели. Действительно, в строю между Чубуком и Никишиным стоял новичок. Было ему лет восемнадцать-девятнадцать. Черный, волосы кудрявые, лохматые.

– Ты откуда взялся? – спросил удивленно Шебалов.

Парень молчал.

– А он встал тут рядом, – объяснил Чубук. – Я думал, нового какого ты принял. Пришел с винтовкой и встал.

– Да ты хоть кто такой? – рассердился Шебалов.

– Я… цыган… красный цыган, – ответил новичок.

– Кра-а-асный цы-га-ан? – вытаращив глаза, переспросил Шебалов и, вдруг засмеявшись, добавил: – Да какой же ты цыган, ты же еще цыганенок!

Он остался у нас в отряде, и за ним так и осталась кличка Цыганенок.

Теперь у Цыганенка была прохвачена грудь. Бледность просвечивала через кожу его коричневого лица, и запекшимися губами он часто шептал что-то на чужом, непонятном наречии.

– Вот уж сколько служу… полгерманской отбубнил и теперь тоже, – говорил Васька Шмаков, – а цыганов в солдатах не видал. Татар видал, мордву видал, чувашинов, а цыганов – нет. Я так смотрю – вредный народ эти цыганы: хлеба не сеют, ремесла никакого, только коней воровать горазды, да бабы их людей дурачат. И никак мне не понятно, зачем к нам его принесло? Свободы – так у них и так ее сколько хочешь! Землю им защищать не приходится. На что им земля? К рабочему тоже он касательства не имеет. Какая же выходит ему выгода, чтобы в это дело ввязываться? Уж какая-нибудь есть выгода, скрытая только!

– А может быть, он тоже за революцию, ты почем знаешь?

– В жисть не поверю, чтобы цыган да за революцию. И до переворота за краденых лошадей его били, и после за то же самое бить будут!

– Да, может, он после революции и красть вовсе не будет?

Васька недоверчиво усмехнулся:

– Уж и не знаю, у нас на деревне и дубьем их били и дрючками, и то не помогало – всё они за свое. Так неужто их революция проймет?

– Дурак ты, Васька, – вставил молчавший доселе Чубук. – Ты из-за своей хаты да из-за своей коняги ни черта не видишь. По-твоему, вот вся революция только и кончится тем, что прирежут тебе барской земли да отпустят из помещичьего леса бревен штук двадцать задаром, ну, да старосту председателем заменят, а жизнь сама какой была, такой и останется.

Глава седьмая

Через два дня Цыганенку стало лучше. Вечером, когда я подошел к нему, он лежал на охапке сухой листвы и, уставившись в черное звездное небо, тихонько напевал что-то.

– Цыганенок, – предложил я ему, – давай я около тебя костер разожгу, чай согрею, пить будем, у меня в баклаге молоко есть. Хочешь?

Я сбегал за водой, подвесил котелок на шомпол, перекинутый над огнем через два воткнутых в землю штыка, и, подсаживаясь к раненому, спросил:

– Какую это ты песню поешь, Цыганенок?

Он ответил не сразу:

– А пою я песню такую старую, в ней говорится, что нет у цыгана родной земли и та ему земля родная, где его хорошо принимают. А дальше спрашивают: «А где же. цыган, тебя хорошо принимают?» И он отвечает: «Много я стран исходил, был у венгров, был у болгар, был у туретчины, много земель исходил я с табором и еще не нашел такой земли, где бы хорошо мой табор приняли».

– Цыганенок, – спросил я его, – а зачем ты у нас появился? Ведь вас же не набирают на службу.

Он сверкнул белками, приподнялся на локте и ответил:

– Я пришел сам, меня не нужно забирать. Мне надоело в таборе! Отец мой умеет воровать лошадей, а мать гадает. Дед мой воровал лошадей, а бабка гадала. И никто из них себе счастья не украл, и никто себе хорошей судьбы не нагадал, потому что дорога-то ихняя, по-моему, не настоящая. Надо по-другому…

Цыганенок оживился, приподнялся, но боль раны, очевидно, давала себя еще чувствовать, и, стиснув губы, он с легким стоном опустился опять на кучу листвы.

Вскипевшее молоко разом ринулось на огонь и загасило пламя.

Я еле успел выхватить котелок с углей. Цыганенок неожиданно рассмеялся.

– Ты чего?

– Так. – И он задорно тряхнул головой. – Я вот думаю, что и народ весь эдак: и русские, и евреи, и грузины, и татары терпели старую жизнь, терпели, а потом, как вода из котелка, вспенились и кинулись в огонь. Я вот тоже… сидел, сидел, не вытерпел, захватил винтовку и пошел хорошую жизнь искать!

– И найти думаешь?

– Один не нашел бы… а все вместе должны бы… потому – охота большая.

Подошел Чубук.

– Садись с нами чай пить, – предложил я.

– Некогда, – отказался он. – Пойдешь со мной, Борис?

– Пойду, – быстро ответил я, не спрашивая даже о том, куда он зовет меня.